В колонках играет — Кино — сказка

День был как всегда душный, ни чем не предвещающий малейшего дуновения ветерка. Мой город — удовольствий, желаний и радостей. Однако в этом городе не чувствовалось естественное колебание воздуха. Деревья здесь неподвижны, словно декорации в театре, а в волнах, несущихся по морю, не чувствовалось то, что мы называем естественностью. Не было бодрящего морского аромата, лишь его смутные отголоски.

Машины с молниеносной скоростью проносятся по шоссе, оставляя пар на раскаленном асфальте, а с плаката поодаль приводящего в восторг небоскреба, фальшиво улыбается женщина средних лет, замаскированная под двадцать, с нарисованными компьютером волосами и линзами, рекламирующая

некие бомж-пакеты, популярный в двадцать первом веке fast food.

В метро бродяги просят милостыню, принося своих бедных отпрысков, и делая из них «инвалидов» для пущей жалости.

В соседнем квартале группа прыщавых подростков избивает для удовлетворения самолюбия того, кто по их критерию не соответствует стандартам. Некоторые прохожие приостанавливаются, наблюдая столь занимательное зрелище, как наблюдают травлю животных, но быстро теряют интерес, ибо группа слишком быстро удовлетворяет самолюбие. Униженный и оскорбленный неровным шагом поплелся туда, куда был изначально намерен пойти. Будто ничего из ряда вот выходящего не случилось. Все предопределено.

Тощая бездомная собака, похожая на многих своих собратьев, разбросанных по миру, разгоняет по площади упитанных голубей, желая привлечь к себе внимание того, кто по определению должен из сострадания взять ее под свой кров. Однако подбежав к человеку, похожего больше на свина по своим объемам и державшем в двух руках по сэндвичу, получает от него жестокий и удивительно ловкий пинок в ребра, после мучивший ее несколько оставшихся голодных недель жизни.

На плоском экране одного из местных баров показывают отшлифованную дочурку миллионера, у которой из накаченной гелем груди вырывается слабый вой. Чтобы еще больше привлечь к себе внимание заурядных зрителей, она начинает прикасаться губами к микрофону и проводить по нему острым язычком, избавляя себя при этом от необходимости петь. Всем и без того нравится.

Я медленно шагаю по тротуару, словно под действием наркотика. Движения прохожих кажутся медлительными. Сами они то растворяются в воздухе, то появляются в совершенно иных местах. Манекены в витринах мажорных магазинов подмигивают мне, шлют воздушные поцелуи, и заставив меня усомниться в здравости своего рассудка, вновь застывают, обращая пристальные взгляды на мелькавшие за витринами машины.

Не в силах выдержать внутреннего терзания, я перестала чувствовать малейшую опору. У земли был а задача — притянуть меня к себе на более интимное расстояние. Прекрасно осознавая, что я вот-вот

ничком распластаюсь на раскаленном покрытом гравием тротуаре, я пытаюсь ухватить за руку прохожего. Но у меня никак не получается это нехитрое дело. Мой слабый выкрик, в чье осуществление я сомневаюсь, конечно, не произвел на него впечатление. Он ушел, оставив меня в смятении.

Я падаю, и в этом необыкновенном процессе проскальзывает вся моя никчемная жизнь. От рождения, которое я отчего-то совершенно ясно себе представляла, до этого момента. Гравий рассек мой лоб.

Размеренное биение сердца ласкает слух. Пожалуй, я была не против провести вечность наедине с этим умиротворяющим звуком. Я все вполне отчетливо вспоминаю. Не желая расставаться со спокойствием, посетившем меня в первый раз за долгое отсутствие, мое тело отказывается двигаться.

Я воображаю себя лежащей под капельницей в палате без окон, за ширмой.

Чьи-то нежные руки проводят по лбу, некто целует в щеки и надрывно вздыхает. Не скорбно, что можно было бы предположить из моей недавней теории, а радостно. Я не желаю верить слуху, обострившемуся в гробовой тишине.

Вначале показалось, что мышцы атрофированы. Однако очень скоро я стала ощущать себя лежащей на чем-то непривычно мягком и воздушном. Мои глаза мгновенно распахнулись, образовав болезненный спазм, словно это действие я выполняю впервые. Одна слеза, обжигающая щеки — и все прояснилось.

В нежном небе цвета чайной розы обозначалось царство размеренно плывущих по нему воздушных облаков, через которые просвечивались золотистые солнечные лучи. Дымка тумана приняла в свои объятия виднеющиеся в дали очертания гор. Воздух пропитан ароматом моря. Я мигом вскочила на ноги, будто бы и не страдала рассекшимся лбом, и передо мной открылась вся картина, полная истинного великолепия.

Жаль, что описывать ее пришлось именно мне. Какие же захватывающие эпические детали пейзажа мог четко и красиво описать любой другой человек, которому посчастливилось увидеть его! Однако мне всегда плохо удавались детальные описания.

Трава здесь теплого бирюзового оттенка, невыразимо полезная для усталых ног путника. Цветочная поляна и холм, поросший вереском. Небольшая живописная речка, входящая в величественное море. Древний густой лес.

Легкая рука развернула меня на сто восемьдесят градусов, и передо мной предстал белокурый юноша в небесно-голубом камзоле.

— Однако я знал, что когда-нибудь ты проснешься.