Был только один выход, ибо наши жизни сплелись в слишком запутанный узел гнева и блаженства, чтобы решить все как-нибудь иначе. Доверимся жребию: орел — и мы поженимся, решка — и мы расстанемся навсегда.
Монетка была подброшена. Она звякнула, завертелась и остановилась. Орел.
Мы уставились на нее с недоумением.
Затем, в один голос, мы сказали: «Может, еще разок?»

Я проснулся от жестокой боли во всем теле. Я открыл глаза и увидел медсестру, стоящую у моей койки.
— Мистер Фуджима, — сказала она, — Вам повезло, Вам удалось выжить после бомбардировки Хиросимы два дня назад. Но теперь Вы в госпитале, Вам больше ничего не угрожает.
Чуть живой от слабости, я спросил:
— Где я?
— В Нагасаки, — ответила она.

Два мальчика стояли и смотрели, как сатана медленно уходит прочь. Блеск его гипнотических глаз все еще туманил их головы.
— Слушай, чего он от тебя хотел?
— Мою душу. А от тебя?
— Монетку для телефона-автомата. Ему срочно надо было позвонить.
— Хочешь, пойдём поедим?
— Хочу, но у меня теперь совсем нет денег.
— Ничего страшного. У меня полно.

Шерстяное одеяло, что ему недавно дали в благотворительном фонде, удобно обнимало его плечи, а ботинки, которые он сегодня нашел в мусорном баке, абсолютно не жали.
Уличные огни так приятно согревали душу после всей этой холодящей темноты…
Изгиб скамьи в парке казался таким знакомым его натруженной старой спине.
«Спасибо тебе, Господи, — подумал он, — жизнь просто восхитительна!»

Как только это случилось, я поспешил домой, чтобы сообщить жене печальное известие. Но она, похоже, совсем меня не слушала. Она вообще меня не замечала. Она посмотрела прямо сквозь меня и налила себе выпить. Включила телевизор.
В этот момент раздался телефонный звонок. Она подошла и взяла трубку.
Я увидел, как сморщилось её лицо. Она горько заплакала.

Звездная ночь. Самое подходящее время. Ужин при свечах. Уютный итальянский ресторанчик. Маленькое черное платье. Роскошные волосы, блестящие глаза, серебристый смех. Вместе уже два года. Чудесное время! Настоящая любовь, лучший друг, больше никого. Шампанского! Предлагаю руку и сердце. На одно колено. Люди смотрят? Ну и пусть! Прекрасное бриллиантовое кольцо. Румянец на щеках, очаровательная улыбка.
Как, нет?!

С тех пор, как Риту жестоко убили, Картер сидит у окна.
Никакого телевизора, чтения, переписки. Его жизнь — то, что видно через занавески.
Ему плевать, кто приносит еду, платит по счетам, он не покидает комнаты.
Его жизнь — пробегающие физкультурники, смена времен года, проезжающие автомобили, призрак Риты.
Картер не понимает, что в обитых войлоком палатах нет окон.

***
Не колышется, не шевелится, не подвинется, у зимы ввиду, у снега на поводу, слышь,малыш, я уже не знаю, во что всё выльется: в ядовитую ртуть, в сверкающую слюду, где очнешься — в Нью-Йорке или где-нибудь в Виннице, в чьей постели, в чьих ладонях, на чью беду. Я боюсь, что тебя не хватит не только вырваться — но и даже отпрыгнуть, когда я вдруг упаду.
В этом войске я почетная злополучница, многолетний стаж, пора открывать кружок. Здесь не будет времени пробовать или мучиться, ждать, пока другой осмелится на прыжок. Видишь, милый, по-хорошему не получится, тут сперва глотай — а после лечи ожог. И сначала ты выходишь себе со знаменем — наклоняешься с другого конца стола — я-то знаю, ты давно уже без сознания и в груди твоей застряла моя стрела.
Закружатся, завальсируют шпили, ратуши, голубые сосны, звездчатый хризолит, я насню тебе сегодня морские ракушки и канатную дорогу через залив, дни летят, смеются, щелкают, будто семечки, брось монетку, не считать на воде кругов, две усталые ладони на теплом темечке, бесконечно-мокрый ветер вдоль берегов. Мы гуляем фонарями, дождями, парками, инспектируем устройство дверных щеколд, греем ветер золотыми твоими патлами. Утыкаюсь теплым носом между лопатками, острие стрелы привычно поймав щекой.
Суета и осень, дымка, дурная практика, теплый кофе пополам на двоих в ларьке, шоколадка разломалась на сто квадратиков, что один за другим растаяли в кулаке. Время лечит лучше самых полезных выдумок, голова в порядке, в сердце зарос проем, чтоб забыть тебе сегодня на вырост выданы новый дом, другой автобус, чужой район.
Ты очнешься утром, выдохнешь «утро доброе»,
Удивленно глянешь — кто это тут лежит?
Я увижу круглый шрам у тебя под ребрами.

И в который раз попробую пережить.

Алька Кудряшова

Когда-то давным — давно когда солнечный свет слепил глаза и каждый его лучик радовал душу заставляя громко смеяться от радости хлопая в ладоши. Когда теплые капли дождя ласкали волосы, а разноцветный перелив радуги играл на небе своей неповторимой палитрой только для тебя. Когда улыбки были искренними, а сказанные слова не тяготили сердца непомерным невыносимым грузом. Когда от огорчения и боли мы бес стеснения лили слезы не боясь выглядеть глупо или стать изгоями. Когда каждый из нас мог искренне чувствовать, по восторженно любить и до острого крика ненавидеть. Когда каждый из нас всегда знал что он хочет и мог честно признаться в этом не только себе, но и другим. Когда все мы говорили правду не умея лгать и лицемерить. Мы не путались сами в своей лжи и не задавали лишних вопросов. Мы честно говорили этому миру и всем его жителям о своих мыслях и чувствах, мы громко заявляли о себе. Мы умели мечтать, мечтать по настоящему веря в самое не вероятное и надеясь на самое лучшее. Мы дарили себя и свои мечты этой жизни желая сделать ее другой, особенной жизнью, в которой есть еще одна не менее значимая судьба не похожая на миллиарды других судеб. Судьба изменившая этот мир по новому. Вера в то что через несколько лет появится еще один талантливый врач, который спасет жизни тысячам людей, гениальный ученый, способный изобрести лекарство от рака, смелый солдат любящий свою родину, изящная танцовщица, одаренный поэт, взойдут новые светило живописи и музыки.
Когда-то давным – давно эта вера погибла, он угасла в сердцах тех чистых и искренних людей которыми мы были раньше, ее огонь погиб забрав с собой те далекие не сбывшиеся мечты, оставив за собой лишь тлен и бренность боли и разочарования. Серая бренность золы, отяготившая тяжелым черным осадком наши сердца со временем превратилась в острый и не отесанный кусок гранита. Лишь боль- это все что осталась внутри от когда то яркого огня. Она проливалась влажными дорожками слез по нашим щекам, но вскоре не осталось и этого мы навсегда разучились плакать. Все мы ушли в другую новую жизнь без любви мечты и надежды, унося с собой лишь острый гранит раздирающий грудь.
Что- же произошло со всеми нами? Все мы просто повзрослели…