У осени печальные глаза… В них тайная, безмерная усталость…
Как будто бы всю удаль расплескал и выдохся внезапно тёплый август,
Как раненый боец, припав к земле кленовыми ладонями, до срока
Оставил на траве кровавый след брусничного, рубинового сока…

И замер в наступившей тишине… Ни шороха… Ни шёпота… Ни стона…
Лишь в утренней, продрогшей полумгле разносятся чуть слышно перезвоны
Иных миров… Нездешняя печаль в созвучиях небесного органа…
И чьё-то обессиленное — «Жаль…» И чьё-то удивлённое — «Так рано?»

Уже пора? Туда — за облака? За призрачной цепочкой журавлиной?
Душа так удивительно легка и так же непростительно ранима —
Тончайшей паутинкой на ветру трепещет… извивается… и рвётся…
Иль стелется туманом по утру, просеивая ласковое солнце…

В круженье листопадов и времён я просто – лист – один из очень многих, —
Растаявший за шелестом имён, что падают Всевышнему под ноги…

У осени печальные глаза… В них тайная, безмерная усталость…
Но всё-таки осталась бирюза в глазах её… Да, всё-таки осталась…
И солнечные блики на воде по-прежнему улыбчивы, лучисты…
Как тихо умирают в сентябре полётами обманутые листья…
(с)