Вот женщина.
Вот женщина. Но ты незрячий.
Ни в чем не виноват, незряч!
А женщина себя назначит,
как хворому лекарство — врач.
И если женщина приходит,
себе единственно верна,
она приходит — как проходит
чума, блокада и война.
И если женщина приходит
и о себе заводит речь,
она, как провод, ток проводит,
чтоб над тобою свет зажечь.
И если женщина приходит,
чтоб оторвать тебя от дел,
она тебя к тебе приводит.
О, как ты этого хотел!
Но если женщина уходит,
побито голову неся,
то все равно с собой уводит
бесповоротно все и вся.
И ты, тот, истинный, тот, лучший,
ты тоже — там, в том далеке,
зажат, как бесполезный ключик,
в ее печальном кулачке.
Она в улыбку слезы спрячет,
переиначит правду в ложь…
Как счастлив ты, что ты незрячий
и что потери не поймешь.
Осень, осень, отсвет золотистый,
Не раздетая еще дубрава.
Только первые опали листья
И в ручей слетели величаво.
Просит позабытая брусника
Унести ее домой с собою,
Тетерев мечтательный покликал
Отдохнуть под дремлющей ветлою!
…Выйду я с заряженной двустволкой
Из лесу на светлую опушку.
Не убью я даже перепелку:
Жалко пустомелю и болтушку…
Алексей Марков
Печаль моя сегодня такова,
Что злейший враг, прослышав стороною,
Сказал бы мне утешные слова,
От жалости рыдая надо мною.
Лишь та, которой жизнь моя жива,
Сняла б заклятье над душой больною,
Скажи она мне слово или два –
Хоть "ненавижу" или что иное.
Но у нее на всё один ответ:
Что ни добра не хочет мне, ни худа.
Ей до меня, короче, дела нет:
Клочок соломы или сора груда –
Вот что ей груз моих утрат и бед.
Я ж домогаюсь от Амура чуда.
Перевод с итальянского Геннадия Русакова
в сортире лет—
объедки песен,
сырой паркет
покрыла плесень..
она сказала,
мне стало грустно,
мы помолчали,
но разум хрустнул..
она сказала,
снимая шорты:
«забудь про звёзды,
вглядись в аборты»..
прожжённый взгляд,
застывший вектор,
одна луна—
бессонный лектор…
На зеркальную гладь морскую
Я смотрел, зачарованный блеском.
И хоть точно знал, чем рискую,
Мне святым показалось то место.
И еще один шаг к обрыву
Сделал я, и прислушался к небу.
Предпочел я в пучине могилу,
Ведь в воде никогда я не был.
Пусть кричат и зовут на сушу,
Мне плевать – я иду на подвиг.
В глубине каждый звук приглушен,
Важен образ там, а не облик.
И еще один шаг в вечность,
И еще один миг до счастья,
Окрыленная бесконечность
Наполняет глаза мои страстью.
Шаг к обрыву. Лишь сердце стонет,
Онемевшее от предвкушения.
Презирая запреты, законы,
Я взлетаю над краем ущелья…
Пусть последний мой шаг запомнят,
Как поступок — простой и отважный.
Обо мне много раз люди вспомнят –
Остальное, поверьте, неважно
Семьдесят стариков выбежали на кладбище — им скоро пора помирать,
Дети играют в свои игрушки — они очень любят играть.
Если бог нас своим могуществом
После смерти отправит в рай,
Что мне делать с земным имуществом,
Если скажет он: выбирай?
Мне не надо в раю тоскующей,
Чтоб покорно за мною шла,
Я бы взял с собой в рай такую же,
Что на грешной земле жила,-
Злую, ветреную, колючую,
Хоть ненадолго, да мою!
Ту, что нас на земле помучила
И не даст нам скучать в раю.
В рай, наверно, таких отчаянных
Мало кто приведёт с собой,
Будут праведники нечаянно
Там подглядывать за тобой.
Взял бы в рай с собой расстояния,
Чтобы мучиться от разлук,
Чтобы помнить при расставании
Боль сведённых на шее рук.
Взял бы в рай с собой всё опасности,
Чтоб вернее меня ждала,
Чтобы глаз своих синей ясности
Дома трусу не отдала.
Взял бы в рай с собой друга верного,
Чтобы было с кем пировать,
И врага, чтоб в минуту скверную
По-земному с ним враждовать.
Ни любви, ни тоски, ни жалости,
Даже курского соловья,
Никакой, самой малой малости
На земле бы не бросил я.
Даже смерть, если б было мыслимо,
Я б на землю не отпустил,
Всё, что к нам на земле причислено,
В рай с собою бы захватил.
И за эти земные корысти,
Удивлённо меня кляня,
Я уверен, что бог бы вскорости
Вновь на землю столкнул меня.
Константин Симонов
— Где ты?
Тук.Ту-тук. Ту-ту-тук. Молоточком новеньким по блестящей шапке гвоздя.Ай! — по пальцу; и снова, снова, снова.
— Где ты, эй?!
Тук. Тук. Тук.
Луиза заколачивает гвозди, чтобы повесить на них картины. Ну, когда она их купит, разумеется.
— Ну, где же ты??
Тук. Гвоздик погнулся.
Луиза бьет молотком по стульям, ломая один за другим — зачем ей эти старые стулья, ведь нужно освободить место для новых. Скоро ей привезут красивые стулья с обивкой из красного бархата, она в этом уверена.
Живу сериалами, фильмами, даже откровенно тупыми, даже теми, которые показывают по TV, для кого-то — мёртвыми, для меня — живыми, даже если о смерти или, там, о любви между блядью тупой и тупым подонком — мне без разницы, это осталась жизнь, это та, что была бесконечно звонкой, от которой гранатно кричат: «Ложись!»,
Живу сериалами, фильмами, даже откровенно тупыми, даже теми, которые показывают по TV, для кого-то — мёртвыми, для меня — живыми, даже если о смерти или, там, о любви между блядью тупой и тупым подонком — мне без разницы, это осталась жизнь, это та, что была бесконечно звонкой, от которой гранатно кричат: «Ложись!»,