Один человек совершил тяжкое преступление и был приговорен к двадцати годам каторги. Отбывать наказание ему пришлось за тридевять земель от дома, на самом краю света. Там он присоединился к прочим изгнанникам, и тут случилось непредвиденное: его поразила амнезия. В результате он забыл и о жене, и о детях, и о друзьях… обо всем. В образовавшемся вакууме ему пригрезилось, будто весь мир ограничивается этим жалким захолустьем, будто здесь он родился и вырос.

Как новорожденного, его начинают обучать всему тому, что необходимо для успешной реабилитации – ведь по истечении срока он вернется из заточения к себе домой.

Однажды, когда он уже приступил к изучению законов, ему попадается статья, согласно которой некоторые провинности влекут за собой длительное изгнание. Его пугает столь суровая кара. Человек даже не догадывается, что он сам был осужден по всей строгости закона, и что вердикт уже приведен в исполнение. Непроницаемая пелена забвения скрывает от него истину.

И все же учеба не проходит даром и вызывает к жизни потухшие воспоминания. Смутные очертания родины, семьи и друзей обрисовываются, как контуры букв на белом листе. Постепенно человек понимает, где он, почему он здесь и куда он должен вернуться.

Бааль Сулам

 В голове обрывки мыслей,

Непривычная пустота.

А вокруг чьи то странные жизни,

И нелепая суета…

А внутри не тепло ни холод,

Непонятное всё равно…

И вдруг мысль…, Ты еще так молод…,

Ну а я? Я уже давно…

Что же вяжет союз нелепый?

Пара раз, в месяц, тёплых встреч?

Между нами полно километров.

Что пытаемся мы сберечь?

Безысходность гоню руками,

Осознанье всего, прочь.

Так охота коснуться губами,

Твоих губ, в одинокую ночь…

Одиночество – злая награда,

Одиночество – пустота.

Мне сегодня безумно надо,

Хоть на миг увидеть тебя.

И не прятаться в банке пива,

Виртуальной жизнью нежить,

Я б домой бы всегда спешила,

Если б там, ты бы мог быть…

Эсэмэски, экран монитора –

Это наша с тобою жизнь…

Ты еще бесконечно молод…

Я уже…

И хочу я жить…

В глаза мне ударяет небо…

А в сердце ударяет боль…

Ты никогда со мною не был,

Так как ты был, но не со мной…

Ты никогда не трогал губы,

Губами нежно, как у них…

И не со мной бывал ты грубый…

И ты, совсем не мой жених…

Боюсь тебя потерять,

Боюсь тобой не насытиться.

Охота тебя обнять,

Охота с тобой увидеться…

Согреться твоим теплом…

А вдруг погонишь на улицу?

Там холодно за окном,

Там небо всё время хмуриться….

А страхи мне гложут грудь…

А вдруг любовь твоя кончится?

От страха мне не уснуть.

Страх старый, как одиночество…

И лезут из темноты,

Мне мысли в голову тёмные.

И так далеко ты…

 И руки твои тёплые…

Боюсь тебя потерять,

Боюсь тобой не насытиться.

Охота тебя обнять,

Охота с тобой увидеться…

Короткая остановка

Вернувшись из поездки, Мастер рассказал о происшедшей с ним истории, которая, как он считал, могла бы стать метафорой самой жизни:
Во время короткой остановки он направился в уютное кафе. В меню были аппетитные супы, острые приправы и другие заманчивые блюда. Мастер заказал суп.
— Вы из этого автобуса? — учтиво спросила почтенного вида официантка.
Мастер кивнул.
— Тогда супа нет.
— А распаренный рис с соусом карри? — спросил удивлённый Мастер.
— Нет, если вы из этого автобуса. Можете заказать только сэндвичи. На приготовление блюд я потратила целое утро, а у вас осталось не более десяти минут на то, чтобы поесть. Я не могу позволить вам есть блюдо, оценить вкус которого вы не сможете из-за нехватки времени.

Хозяин пригласил мастера покрасить лодку . Во время работы лодочник заметил дырку в днище, заделал её, закончил покраску, получил деньги и ушёл. А на другой день к нему примчался хозяин лодки.

— Вот вам деньги за починку, — сказал он и протянул кошелёк с золотом.

— За что? — удивился мастер. — Я получил сполна!

— Да, — подтвердил хозяин. — Но то были деньги за покраску лодки, а эти я плачу за ремонт.

— За такой пустяк? — изумился лодочник. — Это отняло у меня немного времени. Я и не думал просить деньги за такую мелочь.

— Эта мелочь, как вы её называете, — ответил хозяин лодки, — спасла жизнь моим детям. Я позабыл о дыре, расплатился с вами и ушёл по делам. А дети тем временем взяли лодку и уплыли в море. Я был в отчаянии, думал, они погибли! А когда дети благополучно вернулись, выяснилось, что их спасением мы обязаны вам.

Молодой человек пришёл однажды к мудрецу и спросил: «Господин, что я должен делать, чтобы обрести мудрость?» Мудрец не удостоил его ответом. Повторив несколько раз свой вопрос с аналогичным результатом, юноша наконец ушёл, чтобы вернуться на следующий день всё с тем же вопросом. Снова не получил он ответа и вернулся на третий день, опять повторяя: «Господин, что я должен делать, чтобы стать мудрецом?»

Мудрец повернулся и направился к близлежащей реке. Он вошёл в воду, кивком пригласив юношу следовать за ним. Достигнув достаточной глубины, мудрец взял молодого человека за плечи и держал его под водой, невзирая на попытки юноши освободиться. Когда же тот освободился и его дыхание выровнялось, мудрец спросил его: «Сын мой, когда ты был под водой, чего ты желал сильнее всего?» Юноша ответил без колебаний: «Воздуха! Воздуха! Я хотел только воздуха!» — «А не предпочел бы ты этому богатство, удовольствия, власть и любовь, сын мой? Не думал ли ты об этих вещах?» — допытывался мудрец. «Нет, господин, я хотел воздуха и думал лишь о воздухе», — последовал немедленный ответ.

«Тогда, — сказал мудрец, — чтобы стать мудрым, ты должен желать мудрости с такой силой, с какой ты только что жаждал воздуха. Ты должен бороться за неё вплоть до исключения всех других целей в жизни. Если ты будешь стремиться к мудрости с такой страстью, сын мой, ты обязательно станешь мудрым».

Когда-то на дне одной большой хрустальной реки стояла деревня, и жили в ней некие существа. Река безмолвно текла над ними всеми — молодыми и старыми, богатыми и бедными, хорошими и плохими, — текла своей дорогой и знала лишь о своем собственном хрустальном Я. И все эти существа, каждый по-своему, цеплялись за камни и тонкие стебли росших на дне растений, ибо умение цепляться было у них основой жизни, а сопротивляться течению реки они учились с самого рождения. Но одно существо наконец сказало: Я устал цепляться. И хоть я не вижу этого своими глазами, я верю, что течение знает, куда оно направляется. Сейчас я отпущу камень, и пусть оно унесет меня с собой. Иначе я умру от скуки. Другие существа засмеялись и сказали: Дурак! Только отпусти свой камень, и твое обожаемое течение так тебя перекувырнет да шмякнет о камни, что от этого ты быстрее помрешь, чем от скуки! Но он не послушался и, набрав побольше воздуха, разжал руки, и в тот же миг течение перекувырнуло его и ударило о камни. Однако существо все же не стало ни за что цепляться, и тогда поток поднял его высоко над дном, и о камни его больше не било. А существа, жившие ниже по реке, для которых он был незнакомцем, закричали: Глядите, чудо! Он такой же, как мы, однако он летит! Смотрите, Мессия пришел, чтобы спасти нас! И тогда тот, которого несло течение, сказал: Я такой же Мессия, как и вы. Река с радостью освободит нас и поднимет вверх, если мы только осмелимся отцепиться от камней. Наша истинная работа заключается в этом странствии, в этом отважном путешествии. Но они лишь громче закричали: Спаситель! — все так же цепляясь за камни, а когда они снова взглянули вверх, его уже не было, и они остались одни и начали слагать легенды о Спасителе.
(Иллюзии, Р.Бах)

…  Но перед концом, перед концом всего, человечество непременно должно потрясти себя невиданным праздником. Послушайте, эта мысль упала мне словно с неба, и я немедля уверовал в неё, как в некую доктрину. Впрочем, она смутна, это я сознаю, но от мысли уже не отстану. Представьте, что всё человечество вдруг сговорилось об своём решительном и последнем устремлении к «Золотому Веку», что оно наново перечитало Жозефа де Местра* и восстановило даже проект «Азиатской академии» графа Уварова,** и заявило, наконец, что наступил рай для него ― тотчас же по оглашении заявления и наступил. Девятнадцать почти веков было оно во аде, а теперь решилось ещё пострадать, но уже окончательно, чтобы все прочие страдания затмились сами собою и воссияло одно ― главное.

Я назвал этот праздник «День нищих». Это колоссальная мысль. Вся общая людская целостность направляется на искоренение нищих во всём свете; все бросаются к нищим, собираются нищелюбивые общества; каждый, пускай он сам тоже распоследний бедняк, несёт свою копейку на восстановление братьев своих. Всеобщий восторг всё более соединяет человечество при виде каждого вновь обретённого и восстановленного брата, сестры. Во всех государствах вводится ежегодное всеобщее праздненство
Далее »