В тишине дома старого звук пианино,
В тишине льётся музыка века грехов,
Разрушаются сгнившие мира картины,
Под сонату из призрачных белых стихов.

В ней проложено время, герои просты,
Настоящее в ногу с прошедшим шагает,
И разбросаны карты у ведьмы-судьбы,
Глухота человека от нот не спасает…

А по клавишам руки маэстро слепого,
Его крылья — страницы неписанных книг,
И не видит пути для живущих иного,
И неслышное имя похоже на крик…

Человечество мечется — ритм уже быстр,
Каждый тут сам себе подписал приговор,
Из под рук и на дерево сыплются искры,
Разгорается вечный священный костёр.

И с оси сходит мячик-Земля под веками,
А в сонате играют последний аккорд,
И усталый Господь, не смотря уж за нами,
Просит время замедлить свой бешеный ход…

Собирались наскоро,
обнимались ласково,
пели, балагурили,
пили и курили.
День прошел — как не было.
Не поговорили.

Виделись , не виделись,
ни за что обиделись,
помирились, встретились,
шуму натворили.
Год прошел — как не было.
Не поговорили.

Так и жили — наскоро,
и дружили наскоро,
не жалея тратили,
не скупясь, дарили.
Жизнь прошла — как не было.
Не поговорили.

Юрий Левитанский.

Воспоминанье об оранжевых абажурах

В этом городе шел снег
и светились оранжевые абажуры,
в каждом окне по оранжевому абажуру.
Я ходил по улицам
и заглядывал в окна.
В этот город я вернулся с войны,
у меня было все впереди,
не было лишь квартиры,
комнаты,
угла,
крова.
Снова и снова
ходил я по улицам
и заглядывал в окна.
Под оранжевыми абажурами
люди пили чай
с послевоенным пайковым хлебом.
Оранжевые абажуры были моей мечтой,
символом,
всей несправедливости мира,
в котором
как мне казалось,
лишь у меня одного
не было никакого пристанища,
комнаты,
угла,
крова.
У меня все было впереди,
все впереди настолько,
что я не мог оценить размеров
своего богатства .
-Скажите, пожалуйста,
спрашивал я ,-
здесь не сдается угол? —
А в городе шел снег
и светились оранжевые абажуры,
оранжевые тюльпаны
за тюлевой шторкой метели,
оранжевая кожура мандаринов
на новогоднем снегу.

Юрий Левитанский.

В румяном обществе юнца
она сидела в зале,
но все черты ее лица
меня на помощь звали.

Я подошел.
Поднес цветок.
Я поклонился,
выпил.
И комкала она платок,
и он все это видел.

Она была , как в полусне.
Он ворошил котлету.
О, как завидовал он мне
и как скрывал он это!

Он молча встал из-за стола.
Она ко мне рванулась.
Но все таки за ним пошла,
пошла,
не обернулась.

А он ей подал пальтецо,
герой ее романа,
и улыбнулся мне в лицо
жестоко и румяно.

Евгений Евтушенко.

Привет Вам из Грядущего!
Из века тридцать первого,
Звенящего, поющего,
Красивого ,заветного.

Привет Вам из Грядущего,
Из века тридцать первого —
Ни одного в нем злющего,
Ни одного в нем нервного.

Ни одного бедарного,
Ни одного несчастного…
Привет из Чуда Дальнего
Вам теплый мой и ласковый.

Привет вам из Грядущего
Светлейшего и нежного,
Где от восторга крУжится
Душа моя нездешняя.

Меня сюда забросила
Мечта моя высокая,
И детская, и взрослая,
Святая, ясноокая.

Та самая, та лучшая,
Бессмертная и верная…

Привет Вам из Грядущего!
Из века тридцать первого,

Зельвин Горн

Меня убивает, что ты не спишь по ночам.
И хочется рядом, чтоб вместе с тобою не спать,
Под утро в упрямой бессоннице бросить кровать
И гладить устало ладонями по плечам.
Потом целовать тебя, в окна смотреть на рассвет,
Варить крепкий кофе — иначе как день пережить?
Но нас разделяют проспекты и этажи,
И каждую ночь тебя у меня нет.
И я засыпаю одна, до трех-четырех
Ворочаясь на неудобных подушках,
Ногам всегда холодно, а остальному — душно.
И каждую ночь гадаю: когда ты уснешь?

 

 

Я прощаюсь с тобою

Я прощаюсь с тобою

у последней черты.

С настоящей любовью,

может, встретишься ты.

Пусть иная, родная,

та, с которою — рай,

всё равно заклинаю:

вспоминай! вспоминай!

Вспоминай меня, если

хрустнет утренний лед,

если вдруг в поднебесье

прогремит самолет,

если вихрь закурчавит

душных туч пелену,

если пес заскучает,

заскулит на луну,

если рыжие стаи

закружит листопад,

если за полночь ставни

застучат невпопад,

если утром белесым

закричат петухи,

вспоминай мои слёзы,

губы, руки, стихи…

Позабыть не старайся,

прочь из сердца гоня,

не старайся,

не майся —

слишком много меня!

 

 

 (478x246, 17Kb)

мечта—не следствие тоски
с громоотводным лейкоцитом,
как призрачны эти мазки—
художественный ржач над бытом..

все лейбористы поутру
спешат откуда-то куда-то,
мне это всё не по нутру,
ведь я приверженец заката..

здесь лишь гламурная печаль,
где нимбы—в шлакопроизводство,
все стрелы Робин Гуда вдаль
летят к вершинам свиноводства..

нет,я так больше не могу,
пойти,убить кого-то слепо?
зачем,ведь он же ни гу-гу,
и вообще это нелепо..

внутри пылающего склепа
не загорится сигарета…

Мои руки жуют дорогое стекло, выдрав куски витража из июля
Ладони беззубеют боли назло
Хрустят одержимостью
Carpe jugulum!

Шамкают пальцы по ломкому крошеву, кровь из царапин — не капли, а пули
Колото. Резано. Платой за прошлое
В горло, осколочно
Carpe jugulum!

Мои руки плюются стеклянистым месивом. Жалят как осы из сбитого улья
Осколки. В эти минус пятнадцать по Цельсию
Греюсь от ненависти
Carpe jugulum!

В каждом случайном я вижу врага, мечу в виски и не знаю, врагу ли,
И знать не желаю. Любовь дурака
Слепа и жестока
Carpe jugulum!

Мстительность рвется из газовой камеры сотен трахей сигаретного дула
Воздух отравлен памятью намертво
В клетки вгрызается
Carpe jugulum!

Черту сдались сожаления поздние
Хочется вытрахать память об осени

Carpe jugulum (лат.) — «Хватай за глотку»

Прощальные

Вот и все. Прерывается нить.
Оставляю души частицу.
Обо многом хочу расспросить
Перед тем, как с вами проститься.

Расскажите, друзья, почему
Сердце плачет, а слезы не льются.
Вы ответьте скорей: Почему
Выйдет срок, и друзья расстаются.

Почему же нельзя нам всегда
Быть всем рядом на трудной дороге.
И так хочется мне навсегда
Здесь остаться на этом пороге

Здесь мы молоды, счастливы вместе.
Здесь мы можем гулять до утра.
Но сегодня лишь грустные песни
От себя отпускает душа.