Утро. Два пшика "Kenzo Amour" /просто нравится/, полпачки "Esse" /нервничала/ и бутылка "Heineken’a" /осталась со вчерашнего вечера/. Сочетание этих трех запахов — туалетной воды, табачного дыма и пива — просто убивает. "Kenzo Amour" не в состоянии перебить "Esse", последние, в свою очередь, едва ли полностью нейтрализуют "Heineken", выпитое после. В музыке это называется "какофония" /стоит прислушаться к самому звучанию термина/, когда каждый аккорд живет отдельно от других, норовя при этом вырваться наружу, прочь из этого сумасбродно-кричащего кома. Это как бросить на растерзание коту облитый валерьянкой шерстяной свитер.
Вот так и живем — от сигареты до сигареты, от глотка до глотка, от пшика до пшика. В сущности то, что предваряет этот самый "пшик", есть еще больший пшик, чем тот, к которому мы, переживая, теряя друзей, забывая о чувстве меры и /иногда/ собственного достоинства, стремимся в итоге. А пора бы и перестать мыслить "пшиками". А то оглянешься потом назад и подумаешь: "А что было-то? Да ничего. Пшик"…
Утро. Два пшика "Kenzo Amour" /просто нравится/, полпачки "Esse" /нервничала/ и бутылка "Heineken’a" /осталась со вчерашнего вечера/. Сочетание этих трех запахов — туалетной воды, табачного дыма и пива — просто убивает. "Kenzo Amour" не в состоянии перебить "Esse", последние, в свою очередь, едва ли полностью нейтрализуют "Heineken", выпитое после. В музыке это называется "какофония" /стоит прислушаться к самому звучанию термина/, когда каждый аккорд живет отдельно от других, норовя при этом вырваться наружу, прочь из этого сумасбродно-кричащего кома. Это как бросить на растерзание коту облитый валерьянкой шерстяной свитер.
Вот так и живем — от сигареты до сигареты, от глотка до глотка, от пшика до пшика. В сущности, то, что предваряет этот самый "пшик", есть еще больший пшик, чем тот, к которому мы, переживая, теряя друзей, забывая о чувстве меры и /иногда/ собственного достоинства, стремимся в итоге. А пора бы и перестать мыслить "пшиками". А то оглянешься потом назад и подумаешь: "А что было-то? Да ничего. Пшик"…
Шаляпин распахнул окно в закат.
Повеяло прохладой и печалью.
И вспомнился безумный Петроград,
Где столько дней душа была в опале.
Ему казалось – жизнь обречена,
Как навсегда обречена Россия.
Его тоске внимала тишина,
Как будто бы о музыке просила.
И он запел – сначала для себя.
Сначала, чтоб развеяться немного.
И песня, по минувшему скорбя,
Ему гадала скорую дорогу.
Он чувствовал, что так тому и быть,
Что ждет его печальная разлука.
Ах, если б можно было все забыть,
Что в нем болело горестно и глухо.
Шаляпин пел, как будто усмирял
В самом себе неясную тревогу…
А город возле дома обмирал
От голоса, ниспосланного Богом.
Был тот концерт предчувствием беды.
Всю жизнь он будет в чьих – то душах длиться.
Последний луч с заоблачной гряды
Скользнул по взглядам, по слезам, по лицам.
Я скрещиваю пальцы на весну
На ту, что никогда не станет нашей.
Нам колокольный звон ее не страшен.
Не бойся. Не сдавайся. Не ревнуй.
Я скрещиваю пальцы на судьбу,
На две различных линии ладоней –
Твоя мечта о прочном, теплом доме,
Моя ухмылка против снежных бурь.
Я скрещиваю пальцы на любовь –
Твою. Прекрасно-нежную, святую,
Единственную. Я чуть-чуть колдую,
Чтоб для нее был ясным день любой.
Я снюсь тебе. Меня в природе нет,
Я странная фантазия, я пешка,
Безумных дней неправильная вешка,
Коварный и капризный амулет.
И тайно, так, чтоб ты не увидал,
Я скрещиваю пальцы на везенье
Твое – на бестревожное забвенье,
На легкий, безболезненный финал.
(с)
Уважаемые авторы!
Если вы нашли одно из ваших произведений, опубликованным на нашем сайте без указания вашего авторства, большая просьба написать нам по адресу info@liricus.ru и указать ваше полное имя и ссылку на оригинал. Мы немедленно добавим эту информацию на сайт.
