Твои холодные руки согревали серое небо
И взгляд рисовал безумные картинки из звезд
Ты абстрактное явление тьмы и света
В которых живет таинственность твоих сладких слез
Ты растворишься между раем и адом
Оставляя только осколки после себя
Ты режешь вены чужих надежд и желаний
В которых живет обаяние ночи и бессмысленность дня
Там где боль вселяется в обреченность
И любовь всего лишь иллюзия и пустые слова
Там где время стирается за границами ненависти
И добро вселяется в лабиринт вечного зла
Ты это всего лишь картина безумия
Или мысль родившейся из бесконечной пустоты
Подсознание, которое врывается в душу
И разрезает границы, где рождаются сны
— Не может быть. Да, они все олигофрены, но зачем их изолировать, генерал? Они же безопасны! Я наряду с лейтенантом полиции еще и медсестра, я знаю, о чем говорю.
— Они безопасны, но они и бесполезны, лейтенант. В условиях ограниченности ресурсов это более, чем необходимые меры. Выполняйте.
Тепло, дует зюйд-вест. Плещется голубое море, белеет песок, качают зелеными головами пальмы. Но на душе Алисии Ред, где-то совсем внутри, далеко не все так прекрасно, как снаружи. Дело даже не в том, что ее окружают дауны вот уже шестой месяц. И не в том, что они тоже люди. И не в том, что ей, медсестре и лейтенанту, в 24 года приходится убивать время здесь, на Богом забытом острове в Тихом океане, куда раз в неделю вертолет привозит продукты и медикаменты — слишком мало для того, чтобы обеспечить ими около 200 тысяч человек (если быть точными, то 188 642 человека). Дело в том, что среди прочих обреченных на острове была 26-тилетняя Наташа, которая жила в Милфорде по соседству с Алисией, в детстве девочки даже дружили вопреки неполноценности Наташи. А еще в том, что на острове была категорически запрещена беременность. "Меньше народу — меньше расходов", — перефразировал известную поговорку генерал Левистон, когда говорил Алисии об этом табу. Но Наташа была беременна. От пухлого добряка Майкла 42 лет от роду. В обычной жизни, до Острова, он был булочником, и, надо сказать, неплохо справлялся со своими обязанностями, несмотря на лишнюю хромосому.
Алисия задумалась. Нужно сказать начальству о двухмесячной беременности Наташи. Чем раньше она сделает аборт, тем меньше боли для нее и для Майкла, как физической, так и духовной. Олигофрены ведь тоже чувствуют. Но прежде нужно посоветоваться с Бобом Роем, другим лейтенантом, одним из десяти наблюдающих на Острове. Боб был близок к Алисии, как никто другой. Не из-за физической привлекательности или близости, хотя, вспоминая их ночи, Алисия улыбалась. Из-за его феноменальной способности успокаивать. Нервы девушки в последнее время были расшатаны, она беспрестанно вспоминала рассказ Джека Лондона "Кулау-прокаженный" и понимала, что идет вразрез с собственной моралью, но в условиях финансового кризиса это место было одним из самых высокооплачиваемых в стране, а деньги были ей нужны. Кредит за квартиру, за загородный дом, за обе машины (хотя зачем ей этот Хаммер, она до сих пор не понимала, можно было легко ограничиться одной Маздой), за мебель и прочие мелочи, наконец.
— Я позвоню начальству сам, нужно немедленно это прекратить. Ты не умеешь требовать, а просить здесь неуместно.
— Но, Боб…
— Никаких но, Алис. Здесь нужны жесткие меры, иначе все кончится тем, что мы будем работать на этих даунов.
— Как ты можешь! Они же тоже люди, Боб! Эх, знал бы ты, как я устала за последнее время…
— Я тоже устал. Но я буду ждать решения, а затем приказа. — Мужчина положил свою большую ладонь цвета свежесваренного кофе на тоненькие белые пальчики Алисии. Девушка улыбнулась. От этой теплой ладони исходила какая-то невидимая защита. Она даже не спросила, что это за приказ, о котором говорил Боб.
Прошел еще месяц. Был четверг, 10 часов утра. Все ждали вертолет. Все — это изолированные поневоле, жадно прильнувшие к забору из металлической сетки, которым зачем-то была обнесена вертолетная площадка, единственная на Острове. Теперь здесь осталось только двое наблюдающих, Боб и Алис. Остальных в течение месяца по двое забирал вертолет.
Оба лейтенанта стояли на площадке. Солнце еще не пекло вовсю, но все равно было жарко. Наконец, все услышали тарахтенье "стрекозы". Вертолет сел. Оттуда вышел все тот же невзрачный человечек по фамилии Шмидт, но никакой провизии и лекарств у него не было. Алисия побледнела. Она поняла.
— Наташа! — крикнула она в толпу. — Прости меня, Наташа!
И тут она ее увидела. Большие темно-серые глаза Наташи блестели от слез, возможно, она не понимала всей глубины происходящего умом, но сердце подсказывало ей, что Алисию она теряет… Олигофреничка подобралась вплотную к забору, расталкивая всех локтями.
— Алис! Я люблю тебя, Алис! — Наташа бросила через забор что-то тщательно завернутое в старую газетную бумагу. Это что-то было прямоугольной формы.
— Лейтенант Ред, поторопитесь на посадку! — голос Шмидта вывел Алисию из оцепенения.
— Сейчас. — Девушка подобрала сверток, упавший в полутора метрах от нее.
Последний взгляд на них. Она привязалась к ним. Они привязались к ней. Вспомнились слова Экзюпери: "Мы в ответе за тех, кого приручили"… Но остаться было нельзя.
Алисия села в вертолет и закрыла глаза. Боб обнял ее, но она мягко отстранилась. Разорвав газетную бумагу, девушка увидела фото в рамке. Она и Наташа, обе в нарядных платьицах, безмятежно улыбались. Фотография — она помнила — была сделана шестнадцать лет назад ее покойным отцом. Перевернув рамку, она увидела надпись маркером, сделанную, по-видимому, недавно и наспех. "That’s for remembrance"… Оказывается, Наташа читала Шекспира. С этой мыслью лейтенант Алисия Ред погрузилась в беспокойный сон, а когда проснулась, то ощутила под ногами землю гораздо более твердую, чем земля Острова.
В доме у девочки Пеппи всегда кутерьма,
Пеппи так любят друзья, с ней всегда интересно.
Только вот косы плетет себе Пеппи сама,
И для себя же поет колыбельные песни.
Только вот в самую долгую зимнюю жуть
Девочку Пеппи внутри что-то очень тревожит.
Снова друзья разойдутся в дома, где их ждут,
С Пеппи останутся лишь обезьянка да лошадь.
Девочка Пеппи смеется всему вопреки,
Все же чуть-чуть не такая, как прочие дети…
Девочка Пеппи давно порвала все чулки.
Папа-король до сих пор почему-то не едет.
В доме у девочки Пеппи всегда кутерьма,
Пеппи так любят друзья, с ней всегда интересно.
Только вот косы плетет себе Пеппи сама,
И для себя же поет колыбельные песни.
Только вот в самую долгую зимнюю жуть
Девочку Пеппи внутри что-то очень тревожит.
Снова друзья разойдутся в дома, где их ждут,
С Пеппи останутся лишь обезьянка да лошадь.
Девочка Пеппи смеется всему вопреки,
Все же чуть-чуть не такая, как прочие дети…
Девочка Пеппи давно порвала все чулки.
Папа-король до сих пор почему-то не едет.
Утро зажглось резко ворвавшись в нежный теплый сон громким звуком будильника и ярким светом в глаза.. Тепло сна так же как и тепло из-под одеяла испарилось в неизвестном направлении а глазам открылась четкость яви: в огромном зеркале стояло мое отражение все еще сонно потирая глаза.. Черные локоны беспорядочно падали на плечи.. Майка любимой пижамы чуть открывало острое загорелое плече..
-Доброе утро Никитос!-произношу я глядя на себя в зеркало и тут же отвечаю:
-И тебе тоже Никитос!
Сладко потянувшись еще разочек иду на кухню.. Тонкие сигареты.. Алхимия с несколькими сортами чая.. Relax fm.. И потихоньку начинаю просыпаться купаясь в ароматах табака чая радио и нежного июньского солнца..
На пробежку сегодня не пойду-размышлял я как путь размышлениям перекрыл телефонный звонок.. Соображаю: мобильник.. Номер не знаком.. Не люблю незнакомые номера! Поднимаю трубку и.. Не успеваю ничего произнести как в трубке приятный тембр мужского голоса начинает читать стихи.. МНЕ! СТИХИ! Пушкинские или Есенинские.. Совершенно не важно!!! И я начинаю течь.. Как кусочек льда на ладони.. Как упавшее на асвальт мороженое: сладко и липко.. Как слюной от удовольствия так и смазывающей жидкостью от возбуждения.. Голос.. Слова и.. И тут я замечаю маленький нюанс: ко мне обращаются как к девушке! Заметив это я поперхнулся чаем и голос тут же утих.. Тишина.. А после продолжительной паузы голос возник сново:
К чёрту всё —
Это стимул, наверное, жить. Правда, это хуёвая жизнь, это если когда все вокруг говорят: «Держись», хлопают дружески по плечу, советуют сдать кровь, ДНК и мочу, помогают, чем могут, веселят по выходным, это когда чувствуешь себя блатным… Это когда, ссутулившись, бредёшь по городу, ни седины тебе в ребро, ни беса в бороду, весь такой решительный, охуительный, готовый всех послать, потому что заебло, потому что холодно зимой, а обещали, что тепло;
Гордым легче, гордые не плачут.
Ни от ран, ни от душевной боли,
На чужих дорогах не маячат,
О любви как нищие не молят.
Широко раскрылены их плечи
Не грызёт их зависти короста.
Это правда — гордым в жизни легче
Только гордым сделаться не просто.
Татьяничева
Уважаемые авторы!
Если вы нашли одно из ваших произведений, опубликованным на нашем сайте без указания вашего авторства, большая просьба написать нам по адресу info@liricus.ru и указать ваше полное имя и ссылку на оригинал. Мы немедленно добавим эту информацию на сайт.
